Когда говорят о психосоматике, то обычно имеют в виду некую особенную область медицины, что указывает на непонимание природы функционирования человеческого организма. Психосоматика, как клиническое понятие, sui generis предполагает, что существуют психические и соматические функции, которые разделены между собой, т.е. не включают друг друга, и являются проявлениями соответственно невоплощенной души и бездушного тела. Именно по этой причине психологи, равно как и доктора медицины, в своей работе имеют дело с умственными абстракциями, а не реальными людьми.
Несмотря на то, что народная мудрость и молва до сих пор знает «разбитые сердца,» «ноющие боли,» «желчность» и прочее, пост-картезианское просвещение видит тотальное разделение между сознанием и материей и их полнейшую несовместимость. Со временем позитивизм, целлюлярная патология и бихевиоризм пришли к точке зрения на человеческий организм, как на электрохимическую машину, которая «производит» сознание тем же манером, что печень производит желчь. Подобные воззрения в свою очередь ставят перед нами новые вопросы: как нам вновь соединить то, что никогда и никоим образом в действительности не было разъединено, и чему — сознанию или материи — отдать первенство.
«Современная» механистическая концепция машины видит в болезни нарушение функционирования или несоответствие друг другу отдельных ее частей. Лечение, согласно такому взгляду, должно состоять в удалении, исправлении или замещении неисправных частей. Такой узкий и частный — партикуляристический — подход лежит в основе биологии и медицины, несмотря на «холистические» доводы против. Гомеопатия, будучи рассмотрена под этим углом зрения, с неизбежностью будет выглядеть, как нечто бессмысленное, абсурдное и, более того, заведомо ведущее к обману. Ибо как может что-то, чего «на деле не существует» — поскольку оно утратило свою материальность, как это имеет место в случае разведений более 30x, — иметь воздействие на материальные процессы? А менее высокие разведения — способны ли они вызывать химический эффект? И вообще, как может нечто, способное вызывать расстройство здоровья, подобное тому, что мы наблюдаем у данного больного, способствовать его выздоровлению, а не наоборот, ухудшению состояния? Если уж ваша машина повреждена, то можно ли ее исправить, воздействуя на нее тем, что ее повредило.
Однако же, если терапия, основанная на законе подобия, и ультрамолекулярные дозы действенны, с очевидностью следует признать, что механистические воззрения либо неполны, либо неверны вовсе. Но отказываться следовать устоявшимся точкам зрения дело нелегкое. Если определенные факты не согласуются с некоторым воззрением или же выводы, следующие из них кому-то просто не нравятся, то можно просто отказаться принимать эти факты во внимание. Поэтому нельзя не заключить, что мы не так уж далеко продвинулись в этом отношении со времен Средневековья, когда противники Галилея просто отказывались смотреть в телескоп на спутники Юпитера, поскольку существование таких спутников ими, противниками, не допускалось.
Вместо общепринятой механистической модели я намерен предложить иную, основанную на таком видении явлений жизни, которое предполагает их многозначность в творческой и драматической космической игре. В ней все мы являемся частными и частичными манифестациями, сравнимыми с клетками сверхупорядоченного организма. Целостное функционирование этого организма, смысл и цели его существования мы можем постичь не в большей степени, чем какая-нибудь эпителиальная клетка нашего организма может, например, понять наше желание пойти в театр.
Мне кажется, что такая табочая гипотеза может быть выдвинута, и выдвижение это поистине необходимо провести, исходя из двух наиболее «скандальных нелепостей» гомеопатии, а именно нематериальных доз и закона подобия. И, наоборот, такая рабочая гипотеза поможет нам понять, почему гомеопатия работает и работает именно таким, ей свойственным путем.

Нематериальные дозы

Нам следует остановиться на минуту и подумать о том, что мы делаем, когда назначаем десяти- или стотысячные разведения. На деле мы даем пациенту несколько гранул сахара или капель спирта, которые несут… А что в самом деле они несут? С точки зрения вещества — абсолютно ничего! Выше 23-го десятичного разведения присутствие молекул исходной субстанции маловероятно. Но как бы то ни было эффект от этого «ничего» является специфичным для данной субстанции и его терапевтический потенциал может быть передан посредством дальнейшего растворения и даже стенкам сосуда. Более того, этими растворами в эксперименте можно вызвать определенные вегетативные и двигательные рефлекторные реакции.
Ясно, что здесь имеет место передача определенного рода информации, которая как бы «впечатывается» в растворитель, удерживается наподобие памяти и передается организму пациента. Вспомним впечатывание — «imprinting» — форм мысли в протеиновые молекулы мозга, физическую основу памяти и следствие ее процессов. Однако же нам говорят, что способностью памяти наделен только живой мозг, и, когда в относительно недавнее время биолог Руперт Шелдрейк постулировал, что память является универсальным аспектом морфогенеза и свойственна всем формообразам проявления субстанции на всех уровнях ее организации [1], его книга была объявлена «заслуживающей сожжения.» Причем с таким заявлением выступил тот самый издатель журнала Nature, который однажды призвал на помощь некоего «мага» с тем, чтобы тот «опроверг» экспериментальные данные по гомеопатическому использованию микродоз.
По всей вероятности, с точки зрения морфогенеза между живой и неживой субстанциями нет определенной разницы. С тем, чтобы уразуметь и преодолеть этот кажущийся парадокс мы должны пересмотреть наши устаревшие представления о материальной субстанции и ее «отделенности» от сознания. Мы должны избавиться от крайне устаревшего представления о материи, на понимание которой мы претендуем и в реальности которой мы так убеждены, заключающегося в том, что в смысле способности к памяти существует фундаментальная разница между живой и «мертвой» ее разновидностями. Вероятнее всего, память — это универсальное свойство бытия. И следует сказать со всей определенностью, что соблюдая верность идеям XIX века, сообразно которым материя понималась как некоторая твердая и отдельная от разума «вещь,» медицина продолжает основываться на физике, которой более не существует.
Эрвин Шрёдингер утверждает, что идея об индивидуальном характере элементарных частиц как проявлении своеобразия материальных объектов «оказывается безосновательной и даже „мистической“ (sic), находясь в сильном противоречии с тем, что мы открыли.… Согласно новой идее, все, что есть в этих элементарных частицах постоянного… это их форма и организация. Сами по себе они представляют собой чистую форму, ничего, кроме формы, в которой нет никакой крупинки материала» [2]. Эйнштейн трактовал материю и поле как способные к взаимным превращениям. Согласно его определению, материя «конституируется областями пространства, где поле обладает исключительной интенсивностью… В этой новой физике нет места и материи, и полю, поскольку поле является единственной реальностью» [3]. И Дэвид Бом словно бы добавляет к этому следующее: "… всякая относительно автономная и стабильная структура, вроде элементарной частицы, должна пониматься не как нечто независимое и постоянно существующее, но как результат, сформированный всем текущим движением и который в конечном итоге обратно растворится в этом движении. Как она формирует себя и поддерживает свое существование, таким образом, зависит от ее места и функции в рамках целого" [4]. Она является ничем более, как «состоянием информации» [5], которая "… создана ни чем иным, как нашей физической операцией, способной… выявить, обнаружить… но не локализовать; она фактически совсем не будет иметь никаких свойств, кроме тех, которые мы для нее создадим" [6].
Но возникает вопрос, что такое информация? Не говорим ли мы уже о чем-то, родственном сознанию? Будучи подобна форме, информация (а именно то, что находится в формах — «in-forms») стремится к форме, но не является чем-то, что имеет форму. Информация это «некоторая вещь ..., не являющаяся ни знанием, ни смыслом. Ее фундаментальные компоненты [представляют собой] не идеи или концепты или даже неизбежные слова и числа[7], не являются они, надо добавить, также и молекулами или вообще веществом. Подобно форме, информация представляет собой нечто данное a priori; имея нематериальную природу, она может использовать материю и иметь материальные эффекты. Информация или формальные смыслы следует понимать как почти трансцендентные принципы или „поля.“
С другой же стороны, информация с необходимостью должна быть функцией некоторого „знания,“ которое следовательно в чем-то и относительно чего-то „информировано“ и может поделиться, передать свое „содержание“ каким-нибудь другим знаниям. Оно не есть само по себе „сознание,“ но по меньшей мере является тем субстратом, из которого происходит сознание, память и самая возможность происхождения и развития смысла равно как и того, что мы называем материей. Таким образом, получается так, что дихотомия „материя-сознание“ есть иллюзорное суждение о разделении того, что на самом деле никак не разделено, основанное только и исключительно на особенностях нашего научного восприятия и подхода.
Поле, порядок, форма, паттерн и даже такие явления, как системы в настоящее время понимаются как исходные и элементарные единицы бытия. Даже концепция энергии более не является первичной, поскольку поле стало пониматься как формирующий гештальт (formative Gestalt) или чистая информация. Поле, порядок или формообразы, которые мы можем воспринимать при помощи наших органов чувств непосредственно или при помощи тех или иных приборов и инструментов являют собой выражения не представимой организующей сущности (unrepresentable organizing essence) как таковой — того, что Юнг назвал „архетип как таковой ..., который трансцендентен..., но способен производить эффекты, делающую возможным его визуализацию“ [8]. Материя, таким образом, является определенным образом кодированной информацией, некоторым вектором, направленным в сторону формы или паттерна. Дэвид Бом называет это „эксплицитным“ выражением невидимого и не представимого „имплицитного порядка“ [9].
Руперт Шелдрейк приложил эти воззрения к биологии и назвал эту имплицитную информацию морфическими полями:
»Природа вещей зависит от полей, называемых морфическими полями. Всякая природная система имеет свое собственное особенное поле: есть поле инсулина, поле берега, береговой ласточки и т.д. Такие поля создают все известные виды атомов, молекул, кристаллов, живых организмов, общественных установлений и складов ума.
Морфические поля, как и все другие, известные физике, представляют собой нематериалные области воздействия, протяженных во времени и пространстве. Локализуются они внутри и вокруг организуемых ими систем. Когда какая-либо частная система прекращает свое существование, например, при делении атома, таянии снежинки, смерти живого существа, организующее его поле в том месте исчезает. Но с другой точки зрения, морфические поля никогда не исчезают, поскольку они являются потенциальными организующими паттернами действия. Физически они могут проявить себя в иные времена и в иных местах, кде угодно и когда угодно при необходимых соответствующих им условиях. Кроме того, при всяком таком повторном проявлении они обнаруживают, что несут в себе память о своем прежнем физическом существовании.
Процесс, посредством которого прошлое в морфическом поле становится настоящим, носит название морфического резонанса. Морфический резонанс определяет передачу причинного формообразующего воздействия через пространство и время. Морфическое поле содержит в себе суммарную, интегрированную память, что лежит в основе того, что все вещи и явления становятся привычными при своем многократном повторении. И когда такое повторение становится многократным в астрономическом числе повторений в течение миллиардов лет, как это имеет место в случае атомов, молекул и кристаллов, природа этих вещей становится столь глубоко привычной и определенной, что делается практически неизменной или вечной" [10].
Морфический резонанс объясняет и тот феномен, что, когда некоторое новое вещество бывает синтезировано и выделено в одной лаборатории, то с каждым повторением сделать это становится все легче и легче, даже в других, сколь угодно удаленных от первой, лабораториях и предприятиях. Это выглядит так, как будто сам по себе рабочий навык устанавливается на некоем невидимом уровне. Если действительно морфический резонанс существует, то живой и актуально находящийся в употреблении язык должен быть более легким в изучении, чем, например, язык искусственный и вследствие этого не употребляемый. В одном таком эксперименте люди, не знавшие японского языка, получили задание запомнить два текста, один на истинном японском, другой — на искусственном псевдо-японском. Этот эксперимент показал, что текст на истинном языке запоминается несравненно легче.
Морфический резонанс передает информацию на уровне поля. Изначальные элементы бытия, таким образом, представляют собой не неизменные частицы материи, но информацию, поле, образ, паттерн, за пределами которого протекает то, что наш чувственный опыт определяет как «реальное» вещество и что считается самой основой реальности, а также психика (mind), сама «реальность» которой до сих пор остается предметом сомнений.
Наиболее ясная и внятная, а на деле самая достоверная, феноменология, указывающая на действительную «реальность» психики, равно как и на единство психики, памяти, знания и материи предложена в книге И Цзин. Книге И Цзин насчитывает примерно 4000-летнюю историю и содержит ситуационные образы (situational images) и их решения, касающиеся разнообразия человеческих состояний и их связей с человеком и космосом. Книга может быть использована в качестве оракула, которому задают вопросы посредством бросания монет или счета стеблей, раскладываемых в случайном порядке. Получаемые таким образом числовые паттерны соотносят с образами и их толкованиями в книге, которые могут быть ответами на заданные вопросы.
В течение последних пятидесяти лет я использовал И Цзин великое множество раз и извлекал из нее информацию и прозрения относительно вероятного развития будущих событий и риска в положениях, суть которых не представляла возможности их рационального понимания. Я испрашивал у нее совета относительно своих пациентов, случаи которых мне представлялись клинически неопределенными или трудными для решения. И как это не может не показаться удивительным, при всех обстоятельствах, когда была возможность удостовериться в справедливости ее вердикта, И Цзин подтверждала себя со сверхъестественной точностью и аккуратностью как в случаях со мной, так и со многими моими коллегами и друзьями, которые поделились со мною своим опытом.
Один из них, университетский профессор, который в частности проявлял интерес к проблеме статистической достоверности, рассказал мне презанятную историю. Он хотел проверить И Цзин, задавая оракулу один и тот же вопрос каждый месяц и сопоставляя ответы с целью выявления возможных противоречий и непоследовательности. «И знаете ли вы, что произошло?» — сказал он мне некоторое время спустя, — «Вы не поверите мне, но я получал в точности один и тот же ответ всякий раз, когда я испытывал оракул!»
Стоит здесь привести еще один примечательный эпизод с одним моим весьма скептическим знакомым, который также вознамерился проверить И Цзин на деле. Однажды мы находились в летнем доме, стоявшем на вершине холма, подъем по которому был довольно длинен и крут. Этот знакомый приехал к нам нас навестить и, собираясь отправиться назад в скором времени, оставил свою машину у подножия нашего холма. Однако же его пребывание у нас затянулось в связи с разыгравшейся в тот день нешуточной бурей. В полночь, когда ливень еще вовсю продолжался, он решился заночевать и был в нерешительности относительно того, пригнать ли машину наверх или оставить ее там, где она была. Тогда один из нас предложил ему: «Почему бы вам не спросить совета у И Цзин?» Это был в самом деле подходящий случай для проверки. Ответом была 26-ая гексаграмма, текст которой гласил: «Большой человек укрощен, ему следует стоять, как он есть.» И вторая строка: «Повозка и ось разъединились» [11]. Как и следовало ожидать, здравым решением было ничего не предпринимать по части передвижения в дождь и по темноте. Но самое удивительное для нас было в том, что подтвердило в действительности этот столь грозный вердикт: наутро, когда мы спустились вниз поглядеть, что с машиной, то увидели, что два — именно два, а не одно — колеса спущены… И вот вопрос, как могла И Цзин или, если быть точными, бросаемые в случайном порядке монеты «знать» об этом?
Этот феномен говорит об осмысленном поведении неорганической субстанции, полагаемой вполне «безжизненной.» Монеты брошены и выпали в «случайном» порядке, однако, тем не менее, дело обстоит так, как будто бы они знают не только суть заданного вопроса, но и то, что неведомо самому спрашивающему — возможности и варианты исхода ситуации в соответствии с психологическими тенденциями спрашивающего и возможными подходами к разрешению проблемы. Более того, их «случайное» выпадение происходит так, как будто они знают или помнят то, что было написано в древней книге около четырех тысячелетий назад.
Это «поведение» бросаемых монет в их «действии,» сообразном бессознательной динамике определенной и конкретной драматической ситуации, к которой взывает сознание спрашивающего, принуждают нас отказаться от идеи случая и самой «случайности.» Что именно во всех практических смыслах определяет чисто случайное выпадение, происходящее от столь же случайного бросания и непредсказуемого движения воздуха, влияющего на процесс падения, имеющего также результатом определенную конфигурацию, которая соответствует психическому импульсу — задаваемому вопросу — и экзистенциальной ситуации, неведомой самому спрашивающему, но точно известной некоему «полю,» чем бы оно ни было. Конфигурация объектов внешнего мира выражает динамику формы, которая представляет психологический (задаваемый вопрос, умственное и эмоциональное состояние спрашивающего), а также неизвестный событийный порядок, осуществляемый посредством транспсихологического информационного содержания, которое находится как будто где-то «вне,» в непространственном поле.
Осмысление подобных вещей еще не нашло себя в биологии, медицине и повседневной жизни, и, надо сказать, к существенному ущербу для понимания нашего положения на земле и в космосе, а также к неменьшему ущербу для реше ния вопросов лечения и экологических проблем.