Что имеет клиническое значение?
Мне вспоминается случай одного коллеги, который принял одну дозу Calcarea carbonica 10M по поводу выраженных лицевых acne — угревой сыпи. Первое, что он ощутил после приема лекарства, это были судорожные спазмы в пальцах рук. Эти спазмы имели место в течение нескольких дней и вызвали воспоминания из раннего детства: его мать сжимала ему пальцы точно таким же образом, желая отучить его от мастурбации. Эти воспоминания сопровождались пронзительным чувством стыда и вины по поводу своих неправильных и плохих действий. В данном случае некий полевой процесс был активирован лекарством, содержащим кальций, которое включает в себя кальциевый метаболизм, функции паращитовидных желез, с их функциональным выражением в тетанических спазмах. Это лекарство активировало также чувство стыда и его выражение в виде «потери лица» в форме лицевых acne. Все перечисленное выше оказалось включенным в поле Calcarea и было выявлено им, в соответствии с принципом временной регрессии закона Геринга. Это убедительно показывает, что память есть в мышцах, памятью обладает метаболизм кальция, паращитовидные железы и кожа. Но до приема лекарства эта память не была манифестирована в головном мозге: события были позабыты и их последствия оставались неосознанными. Потребовалась память «мертвого вещества» и ее активация в головном мозге.
Можем ли мы таким образом заключить, что и болезнь и лечение основываются на динамике поля?
Похоже на то, что правильность этого умозаключения подтверждается изрядно позабытыми экспериментами В.Э. Бойда [12]. В этих экспериментах пробы крови или слюны больного приводились ко взаимодействию с испытуемым здоровым человеком сообразно схеме определенного прибора — эманометра. Взятые в эксперимент патологические образцы биологических жидкостей всегда и с определенностью вызывали изменения звука абдоминальной перкуссии у испытуемого, что очевидно вызывалось изменениями автономной иннервации органов брюшной полости, обусловленной воздействиями поля больного, эманирующего от взятых в исследование образцов. Когда же в контур прибора вводился simillimum, описанные изменения прекращались и картина возвращалась к норме. Как можно видеть из этих экспериментов, болезнь, также как и эффект лекарства, оказываются связанными с индуктивным эффектом поля.
В психотерапевтической практике не только хорошо известен на деле, но и подробно и всесторонне описан феномен, исключительно аналогичный указанному выше. Имеется в виду то, что мы называем «психическая индукция» или «проективная идентификация.» В действительности этот феномен, называемый нами «внушаемостью,» возникает с регулярностью во всяких межличностных отношениях и в частности в массовой психологии. К.Г. Юнг говорил в этой связи о «психической инфекции.» Мы бываем подвержены сильному воздействию со стороны другой личности или личностей и стремимся к тому, чтобы испытывать их эмоции как свои собственные. И в самом деле, если мы не защищены от таких воздействий сознательно, то эти чужие аффекты становятся нашими и могут привести к непредсказуемым действиям. Разозленный человек одним своим присутствием делает и нас разозленными, рядом с подавленным и депрессивным мрачнеет и наше настроение. Чье-либо более сильное личное поле действует на более слабое так, что последнее становится измененным или даже дезорганизованным. Этот феномен возникает с такой регулярностью, что при сознательном его использовании он может служить весьма полезным подспорьем в работе опытного психотерапевта. При обнаружении у себя какой-либо непривычной эмоции или помышления терапевт может предположить, что переняты им от сидящего vis a vis пациента и могут информировать его о неизвестном для них обоих — происходящем в бессознательном пациента в данный момент времени. С другой стороны, если не обращать на такие явления сознательного внимания, то такая динамика может принять вид психической инфекции и разрушить межличностные отношения, а также при определенных условиях стать причиной массовой психической «эпидемии.»
При взаимодействии двух или более полей области их резонанса или подобия влияют друг на друга так, что более слабое поле подавляется и начинает стремиться принять образ поля более сильного.
В экспериментах Бойда «дезорганизующий индуцирующий эффект» исходил извне, и такая форма воздействия напоминает то, что мы привыкли называть инфекцией. Мы таким образом можем предположить, что микроорганизмы являются не более, чем структурной видимостью, подобно «узловым точкам волн,» о которых говорят физики, описывая проникающее поле — этот «гений» всякого заболевания. Этим можно объяснить феномен «эпидемических лекарств,» которые выражают главным образом «личность» или «гений» распространяющейся болезни, а не конституцию того или иного больного. От подобной «инвазии» вполне возможно защититься посредством соответствующих эмоциональных, умственных и биологических установок. Здесь стоит вспомнить широко известный эксперимент Петтенкофера, немецкого ученого, который вознамерился опровергнуть утверждение Роберта Коха о том, что бактерии служат причиной болезни: нейтрализовавший щелочами свой желудочный сок, Петтенкофер выпил живую культуру возбудителей холеры и остался при этом совершенно здоров. Конечно же этот эксперимент не перечеркивает вовсе значение возбудителя инфекции, в данном случае холерной бациллы, но он показывает, что поле болезни, материальным выражением которого служит патогенный микроорганизм, может быть нейтрализовано средствами эмоциональной и психологической модификации биологического поля. Бойд достиг подобного же эффекта в своих экспериментах с эманометром, защищая испытуемого от болезненного воздействия посредством «клетки Фарадея.»
Восприимчивость к болезни определяется тем, как эмоции, мысли и возрастные кризисы воздействуют на наше биологическое поле. Мы не можем в течение всей нашей жизни оставаться теми же самыми — также и наши физические субстанции, атомы и молекулы, находятся в постоянном процессе изменения, как наши эмоциональные, умственные и витальные «субстанции» постоянно формируются во что-то новое. Новые импульсы, отношения и перспективы желают быть «рожденными» и интегрированыыми, а старый «материал» должен быть отброшен в процессе роста и индивидуации. Течение нашей жизни подвергает нас все более новым и новым конфликтам, и выходит так, что нашему status quo угрожают не только внешние события, но и наши внутренние обстоятельства, нисколько не желающие и подчас самым решительным образом сопротивляющиеся всякому изменению и обновлению. Существующие полевые паттерны разрушаются под воздействием индуктивных эффектов новых потребностей роста, точно так же как и нашими гневом, унынием, амбициями и т.д., а также реакциями на внешние и разного рода межличностные ситуации. Болезнь развивается тогда, когда наши возможности противостоять ей или интегрировать ее неадекватны данной ситуации.
Мы можем сказать, следовательно, что поле обладает свойством инвазивности, когда его резонансные эффекты приходят в конфликт или превосходят способности другого поля к сопротивлению этим резонансным эффектам или усвоению их. Последнее же ведет к угрозе целостности и самого существования наличествующих формо-образов (the existing form-patterns). Когда инвазивный агент превосходит по силе и разрушает биологическое поле результатом бывает болезнь или смерть. В тех же случаях, когда воздействию новых элементов ставится преграда, как это было в экспериментах Петтенкофера и Бойда, мы можем говорить об иммунитете в органическом смысле, а в смысле психологическом речь должна идти о «твердости ego», т.е. инфекционное заболевание не развивается, яд не проявляет своей убийственной силы, а разрушительные энергии негативных мыслей и эмоций преодолеваются защитными барьерами. При оптимальных условиях всякое новое поле оказывается интегрированным и ассимилированным в уже существующий образ (pattern).
Если нарушение поля имеет внутреннюю, в нем самом коренящуюся причину, разрешение этого нарушения возможно только путем интеграции, а постоянное сопротивление в таких случаях, как правило, приводит только к саморазрушительным последствиям. Эволюция процесса изменения не может в течение долгого времени иметь препятствия на своем пути. Цена, которую мы платим за сопротивление изменениям выступает в форме экзистенциального тупика, прекращения развития, невроза и, довольно часто, соматизации в форме болезни или несчастного случая. Мы сталкиваемся с проблемами и трудностями в жизни не только по причине ошибок, совершенных нами в прошлом, но и за тем, чтобы быть подвигнуты на движение вперед. Таким образом, постоянное возникновение новых полевых образов (field-patterns) с их потенциалом конфликта и возможного заболевания является сущностным элементом человеческого бытия, условием для всякого вообще созревания и роста. В этом смысле жизнь не является только лишь борьбой за выживание, как это видел Дарвин, но представляет собой то, что мы можем назвать драматическим творением, стремлением воплотить и выразить вечно новые формы игры ради самой этой игры и только ради нее.
Этот факт постепенно начинает осознаваться биологической наукой. Исследователи стремятся отметить не только насквозь утилитарную адаптацию к к условиям среды, но присутствующую во всех естественных процессах тенденцию к творческой драматизации (creative dramatization) при создании большинства известных нам форм и структур.
Впечатляющим примером тому может служить биологический факт опущения тестикул. По мере увеличения их значения в процессе восходящей эволюции от рыб к млекопитающим тестикулы филогенетически опускаются сверху в полость таза и, наконец, туда, что известный биолог Портманн назвал «прямо парадоксальной ситуацией» [13]. Они выходят из брюшной полости и образуют scrotum. Портман настаивает на том, что нет никакой возможности объяснить этот факт соображениями естественного отбора. Этот процесс помещает органы, имеющие столь большое видосохраняющее значение, в положение весьма и весьма уязвимое для всякой опасности. Более того, ради этого «бесполезного» процесса тестикулам пришлось реадаптироваться к температурам, значительно более низким, чем в брюшной полости.
Так зачем же тогда имел место этот процесс?
Ответ может быть только один: исключительно для «артистического» драматического представления — а именно, декоративной демонстрации генитального пола — данный феномен представляется имеющим какой-то смысл. Для более убедительного подтверждения этого положения Портман указывает на феномен яркой цветной раскраски самцов, а также впечатляющее образование рогов, длинной шерсти в виде грив, великолепных, однако бесполезных и даже мешающих в борьбе, но довольно декоративных и выразительных в плане агрессивной маскулинности. Портман обращает также внимание на подобные «репрезентации» в искусстве XVI — XVII веков, где с такими подробностями живописали военных-наемников, а также некоторых животных, барана, леопарда или льва, в геральдических изображениях. Такое же значение имеют и те приспособления для пениса, которые являются деталями одежды у жителей Новой Гвинеи. Если бы некоторые из этих декоративных особенностей в самом деле имели бы какую-нибудь определенную видосохраняющую функцию, для этих живых существ, то эти функции реализовались бы какими-либо относительно простыми способами и не требовали бы такого грандиозного и живописного оформления, как изгибы рогов антилопы, бороды дикого козла, загривка на шее у быка, полосатой окраски зебры, а также драматических ритуальных представлений, свойственных разнообразным животным — состязаний и турниров, рева оленей-самцов и т. д. Исходя из чисто практических соображений, нельзя не признать, что все эти формы и функции поистине «бесполезны,» но подобно агрессивной демонстрации эрегированного фаллоса у некоторых видов обезьян, они «предназначены» именно для «демонстрации,» впечатляющего представления. И драматический смысл такого «представления» выражается в психологических эффектах, а также в определенных реакциях эндокринной и центральной нервной системы у участников и зрителей [14].
В практике психотерапии драматически акты также имеют очень большое значение. Терапевтический процесс начинается собственно тогда, когда события индивидуальной жизни и ее болезненные трудности приобретают смысл при их структурировании и упорядочении по законам истории или драмы. Осознание того факта, что пальцы зажаты с тем, чтобы пресечь мастурбацию, и открытие того, что чувство стыда является следствием этого и оно совершенно новым способом связывает между собой явления и воспоминания, дотоле казавшиеся бессвязными и бессмысленными, в логически последовательную и обладающую смыслом форму, которую можно понять и усвоить.
Подобным этому образом наши лекарства воспринимаются как «картины,» то есть опять же как драматические системы, которые могут быть сравниваемы на предмет соответствия с симптоматологическими и личностными картинами пациентов.
Но если вообще вся динамика жизни есть драматическое творчество, то это вновь приводит нас к неизбежности конфликта, а поэтому также и к болезни. Драма не только включает в себя, но также и предполагает или даже нуждается в конфликте. Без конфликта и неопределенности исхода нет напряжения, нет драмы, следовательно, нет и жизненного стимула. Поэтому Герберт Фриче так емко и лаконично сказал:
«На всем своем протяжении жизнь, полнота которой конституирует целостное человеческое Я, должна быть снова и снова ограничиваема, сдерживаема, и организуема заново. Энергетические потенции этой целостности постоянно вырываются из под деспотической власти <общего порядка вещей> в качестве самоутверждающейся отдельной и самодовлеющей силы. Cамоутверждение требует индивидуальных и обособленных путей реализации себя вместо того, чтобы оставаться элементом общей духовно-организуемой динамической реальности.
Однако же, данные побуждения к отдельности и самодостаточности существования — необходимы. Необходимы, ибо в обратном случае человек-микрокосм станет инертен и не сможет выучиться преодолевать анархические побуждения формирующих его сил и защищаться от них. Но именно они, эти силы, делают его больным. Болезнь, таким образом, необходима и она фундаментальным образом является morbus sacer — священная болезнь.» [15].
В равной мере как чрезмерное сдерживание сепаратизма этих паттернов, вторгающихся и нарушающих наше равновесие, так и потворствование им может привести нас к болезни. Болезнь здесь является высшей точкой, некоторой критической фазой драматического конфликта между предустановленным порядком вещей и требованиями новых импульсов. Таким образом, болезнь является потенциальной фазой роста, и это также верно относительно тела, как и для души (psyche) и ума. Происходит, похоже, так, если что-то, что не может быть осознано и с готовностью ассимилировано психологическим ростом, то оно стремится достигнуть нашего понимания через вещественный уровень, в форме соматического органического заболевания или какого-либо внешнего события, которое находится вне сферы нашего влияния. Ибо, как показывает И Цзин, наше истинное большое и всеобъемлющее Я способно контролировать и организовывать то, что мы привыкли называть внешними вещами и событиями. В самом деле, если оно способно управлять падением монет, то может и влиять на вещи, возникающие на нашем пути, даже на автомобиль, который может нас сбить.
Однако данное суждение крайне легко неправильно понять. Может возникнуть мысль, что все болезни и несчастные случаи с необходимостью представляют собой следствия наших «проступков» и являются " наказанием" за «неправильные» способы существования. Действительно, в некоторых случаях имеют место неоспоримые свидетельства прямой такой причинно-следственной связи у болезней и пагубных привычек, но чрезмерные обобщения относительно этого факта чреваты сильным упрощением истинной картины явлений. Болезни не является исключительно предметом и следствием какого-либо «проступка,» а может быть выражением новой жизненной динамики, для уяснения которой наше сознание еще не достаточно готово. Всякий человек имеет пределы своим сознательным и интегративным возможностям, своим знаниям и проницательности в определенное время и на определенной стадии развития. Очевидно, поэтому никто в полной мере не может избежать опыта органического заболевания как пути расширения понимания и осведомленности относительно себя и мира. Мы не являемся бесплотными существами. Наши чувства и эмоции глубоко вовлечены в нашу нейровегетативную сферу, вплоть до тонуса мускулатуры, и запечатлены в ней. На этом факте основывается вся система биоэнергетики. Мы познаем реальность и адаптируемся к ней также и через внутрителесный дискомфорт, а тогда, когда достигается окончательный адаптационный предел — что рано или поздно происходит со всяким человеком — в качестве последнего из врачей приходит смерть. Мы это знаем по опыту психологической работы и по опыту назначения гомеопатических лекарств больным в инкурабельных состояниях. Лекарство в таком случае будет «лечить,» облегчая наступление смерти. По всей вероятности для того, чтобы проблема была поднята «снова и еще раз,» как это, похоже, следует из некоторых сновидений.